Двор
Вечером мой двор угрюмо глух,
Смех и гомон здесь довольно редки —
Тайное правительство старух
Заседает в сумрачной беседке.
Он запуган, этот бедный двор,
Щелк замка – и тот как щелк затвора.
Кто знавал старушечий террор,
Согласится – нет страшней террора.
Пропади ты, чертова дыра,
Царство кляуз, плесени и дуста! —
Но и в мрачной пропасти двора
Вспыхивают искры вольнодумства:
Якобинским флагом поутру
Возле той же старенькой беседки
Рвутся из прищепок на ветру
Трусики молоденькой соседки!
Игра в «замри»
Должно быть, любому ребенку Земли
Знакома игра под названьем «замри».
Орут чертенята с зари до зари:
«Замри!..»
«Замри» – это, в общем-то, детский пароль,
Но взрослым его не хватает порой.
Не взять ли его у детишек взаймы —
«Замри?»
Нам больше, чем детям, нужны тормоза,
Нам некогда глянуть друг другу в глаза.
Пусть кто-нибудь крикнет нам, черт побери:
«Замри!»
Послушай-ка, друже, а что если вдруг
Ты мне не такой уж и преданный друг?
Да ты не пугайся, не злись, не остри —
«Замри!»
Противник, давай разберемся без драк —
А что если ты не такой уж и враг?
Да ты не шарахайся, как от змеи,—
«Замри!»
О, как бы беспечно ни мчались года, —
Однажды наступит секунда, когда
Мне собственный голос шепнет изнутри:
«Замри!»
И память пройдется по старым счетам,
И кровь от волненья прихлынет к щекам,
И будет казаться страшней, чем «умри», —
«Замри».
Песня о чилийском музыканте
Чья печаль и отвага
Растревожили мир?..
Это город Сантьяго
Хрипло дышит в эфир!..
Был он шумен, и весел,
И по-южному бос,
Был он создан для песен
И не создан для слез.
В этом городе тесном
Жил, не ведая бед,
Мой товарищ по песням,
Музыкант и поэт.
Он бродил по бульварам
Меж гуляющих пар
И сбывал им задаром
Свой веселый товар…
И когда от страданий
Город взвыл, как в бреду, —
Он в обнимку с гитарой
Вышел встретить беду.
Озорной и беспечный,
Как весенний ручей,
Он надеялся песней
Устыдить палачей…
Но от злого удара,
Что случилось в ответ, —
Раскололась гитара,
Рухнул наземь поэт…
Нет греха бесполезней,
Нет постыдней греха,
Чем расправа над песней,
Чем убийство стиха.
Песня полнится местью
И встает под ружье…
Посягнувший на песню —
Да умрет от нее!
Июль 80-го
Памяти Владимира
…И кому теперь горше
От вселенской тоски —
Лейтенанту из Орши,
Хиппарю из Москвы?..
Чья страшнее потеря —
Знаменитой вдовы
Или той, из партера,
Что любила вдали?..
Чья печаль ощутимей —
Тех, с кем близко дружил,
Иль того, со щетиной,
С кого списывал жизнь?..
И на равных в то утро
У таганских ворот
Академик и урка
Представляли народ.
Високосный год
Памяти ушедших товарищей
О, високосный год, проклятый год, —
Как мы о нем беспечно забываем
И доверяем жизни хрупкий ход
Все тем же самолетам и трамваям.
А между тем, в злосчастный этот год
Нас изучает пристальная линза,
Из тысяч лиц – не тот, не тот, не тот —
Отдельные выхватывая лица.
И некая верховная рука,
В чьей воле все кончины и отсрочки,
Раздвинув над толпою облака,
Выкрадывает нас поодиночке.
А мы бежим, торопимся, снуем —
Причин спешить и впрямь довольно много —
И вдруг о смерти друга узнаем,
Наткнувшись на колонку некролога.
И, стоя в переполненном метро,
Готовимся увидеть это въяве:
Вот он лежит. Лицо его мертво.
Вот он в гробу. Вот он в могильной яме.
Переменив прописку и родство,
Он с ангелами топчет звездный гравий,
И все, что нам осталось от него, —
Полдюжины случайных фотографий.
Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг —
И смерть бы проиграла в поединке:
Она б его взяла за воротник —
А мы бы ухватились за ботинки.
Но что тут толковать, коль пробил час!
Слова отныне мало что решают,
И, сказанные десять тысяч раз,
Они друзей – увы! – не воскрешают.
Ужасный год! Кого теперь винить?
Погоду ли с ее дождем и градом?
…Жить можно врозь. И даже не звонить.
Но в високосный – будь с друзьями рядом.